Неточные совпадения
Простаков. По крайней мере я люблю его, как надлежит
родителю, то-то умное
дитя, то-то разумное, забавник, затейник; иногда я от него вне себя и от радости сам истинно не верю, что он мой сын.
Французский обычай —
родителям решать судьбу
детей — был не принят, осуждался.
― Арсений доходит до крайности, я всегда говорю, ― сказала жена. ― Если искать совершенства, то никогда не будешь доволен. И правду говорит папа, что когда нас воспитывали, была одна крайность ― нас держали в антресолях, а
родители жили в бельэтаже; теперь напротив ―
родителей в чулан, а
детей в бельэтаж.
Родители уж теперь не должны жить, а всё для
детей.
Дети? В Петербурге
дети не мешали жить отцам.
Дети воспитывались в заведениях, и не было этого, распространяющегося в Москве — Львов, например, — дикого понятия, что
детям всю роскошь жизни, а
родителям один труд и заботы. Здесь понимали, что человек обязан жить для себя, как должен жить образованный человек.
Взявши его к себе на руки, начал он приподымать его кверху и тем возбудил в
ребенке приятную усмешку, которая очень обрадовала обоих
родителей.
— Хорошо, я тебе привезу барабан. Такой славный барабан, этак все будет: туррр… ру… тра-та-та, та-та-та… Прощай, душенька! прощай! — Тут поцеловал он его в голову и обратился к Манилову и его супруге с небольшим смехом, с каким обыкновенно обращаются к
родителям, давая им знать о невинности желаний их
детей.
Родители были дворяне, но столбовые или личные — Бог ведает; лицом он на них не походил: по крайней мере, родственница, бывшая при его рождении, низенькая, коротенькая женщина, которых обыкновенно называют пигалицами, взявши в руки
ребенка, вскрикнула: «Совсем вышел не такой, как я думала!
Чуть отрок, Ольгою плененный,
Сердечных мук еще не знав,
Он был свидетель умиленный
Ее младенческих забав;
В тени хранительной дубравы
Он разделял ее забавы,
И
детям прочили венцы
Друзья-соседи, их отцы.
В глуши, под сению смиренной,
Невинной прелести полна,
В глазах
родителей, она
Цвела как ландыш потаенный,
Не знаемый в траве глухой
Ни мотыльками, ни пчелой.
Кабанова. Поверила бы я тебе, мой друг, кабы своими глазами не видала да своими ушами не слыхала, каково теперь стало почтение
родителям от детей-то! Хоть бы то-то помнили, сколько матери болезней от
детей переносят.
Отцы и матери! вам басни сей урок.
Я рассказал её не
детям в извиненье:
К
родителям в них непочтенье
И нелюбовь — всегда порок;
Но если выросли они в разлуке с вами,
И вы их вверили наёмничьим рукам:
Не вы ли виноваты сами,
Что в старости от них утехи мало вам?
— Вот — соседи мои и знакомые не говорят мне, что я не так живу, а
дети, наверное, сказали бы. Ты слышишь, как в наши дни дети-то кричат отцам — не так, все — не так! А как марксисты народников зачеркивали? Ну — это политика! А декаденты? Это уж — быт, декаденты-то! Они уж отцам кричат: не в таких домах живете, не на тех стульях сидите, книги читаете не те! И заметно, что у родителей-атеистов
дети — церковники…
— А не кажется тебе, Клим Иванович, что
дети — наибольше чужие люди
родителям своим?
— В тех формах, как она есть, политика идет мимо коренных вопросов жизни. Ее основа — статистика, но статистика не может влиять, например, на отношения половые, на положение и воспитание
детей при разводе
родителей и вообще на вопросы семейного быта.
Как только рождался
ребенок, первою заботою
родителей было как можно точнее, без малейших упущений, справить над ним все требуемые приличием обряды, то есть задать после крестин пир; затем начиналось заботливое ухаживанье за ним.
Испанцы так дорожат привилегией родиться и получить воспитание на своем полуострове, что уже родившиеся здесь, от испанских же
родителей,
дети на несколько процентов ценятся ниже против европейских испанцев в здешнем обществе.
Больше же всех была приятна Нехлюдову милая молодая чета дочери генерала с ее мужем. Дочь эта была некрасивая, простодушная молодая женщина, вся поглощенная своими первыми двумя
детьми; муж ее, за которого она после долгой борьбы с
родителями вышла по любви, либеральный кандидат московского университета, скромный и умный, служил и занимался статистикой, в особенности инородцами, которых он изучал, любил и старался спасти от вымирания.
— Нет, слушай дальше… Предположим, что случилось то же с дочерью. Что теперь происходит?.. Сыну
родители простят даже в том случае, если он не женится на матери своего
ребенка, а просто выбросит ей какое-нибудь обеспечение. Совсем другое дело дочь с ее
ребенком… На нее обрушивается все: гнев семьи, презрение общества. То, что для сына является только неприятностью, для дочери вечный позор… Разве это справедливо?
— Ах, извините меня, извините меня, Марья Степановна… — рассыпалась Хина, награждая хозяйку поцелуем. — Я все время была так завалена работой, так завалена… Вы меня поймете, потому что можете судить по собственным
детям, чего они стоят
родителям. Да! А тут еще Сергей Александрыч… Но вы, вероятно, уже слышали, Марья Степановна?
Обезумевшие от голода
родители с большим удовольствием продали шустрого
ребенка за мешок муки и пару плохих сапогов.
— Это еще хуже, папа: сын бросит своего
ребенка в чужую семью и этим подвергает его и его мать всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока
ребенок подрастет!.. Почему
родители выгонят родную дочь из своего дома, а сына простят?
— Положим, в богатом семействе есть сын и дочь, — продолжала она дрогнувшим голосом. — Оба совершеннолетние… Сын встречается с такой девушкой, которая нравится ему и не нравится
родителям; дочь встречается с таким человеком, который нравится ей и которого ненавидят ее
родители. У него является
ребенок… Как посмотрят на это отец и мать?
Ах, не потому лучше, что сын отца убил, я не хвалю,
дети, напротив, должны почитать
родителей, а только все-таки лучше, если это он, потому что вам тогда и плакать нечего, так как он убил, себя не помня или, лучше сказать, все помня, но не зная, как это с ним сделалось.
Дети Николая Иваныча еще малы; первые все перемерли, но оставшиеся пошли в
родителей: весело глядеть на умные личики этих здоровых ребят.
Под камнем сим лежит французский эмигрант;
Породу знатную имел он и талант,
Супругу и семью оплакав избиянну,
Покинул родину, тиранами попранну;
Российския страны достигнув берегов,
Обрел на старости гостеприимный кров;
Учил
детей,
родителей покоил…
Всевышний судия его здесь успокоил…
Наступила зима и прекратила их свидания; но переписка сделалась тем живее. Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам
родителей, которые, конечно, будут тронуты, наконец, героическим постоянством и несчастием любовников и скажут им непременно: «
Дети! придите в наши объятия».
А тут пошли аресты: «того-то взяли», «того-то схватили», «того-то привезли из деревни»; испуганные
родители трепетали за
детей. Мрачные тучи заволокли небо.
Дети вообще любят слуг;
родители запрещают им сближаться с ними, особенно в России;
дети не слушают их, потому что в гостиной скучно, а в девичьей весело. В этом случае, как в тысяче других,
родители не знают, что делают. Я никак не могу себе представить, чтоб наша передняя была вреднее для
детей, чем наша «чайная» или «диванная». В передней
дети перенимают грубые выражения и дурные манеры, это правда; но в гостиной они принимают грубые мысли и дурные чувства.
— Ужасный век! Мудрено ли, что ты кушаешь скоромное постом, когда
дети учат
родителей! Куда мы идем? Подумать страшно! Мы с тобой, по счастью, не увидим.
Не все
родители обязательно опытны и разумны; не все педагоги настолько проницательны, чтоб угадать природу
ребенка, вверенного их воспитанию.
Словом сказать, это был подлинный детский мартиролог, и в настоящее время, когда я пишу эти строки и когда многое в отношениях между
родителями и
детьми настолько изменилось, что малейшая боль, ощущаемая
ребенком, заставляет тоскливо сжиматься родительские сердца, подобное мучительство покажется чудовищным вымыслом.
По приезде от обедни
дети целовали у
родителей ручки, а иногда произносили поздравительные стихи.
Скажу больше: мы только по имени были
детьми наших
родителей, и сердца наши оставались вполне равнодушными ко всему, что касалось их взаимных отношений.
Рабочий день кончился.
Дети целуют у
родителей ручки и проворно взбегают на мезонин в детскую. Но в девичьей еще слышно движение. Девушки, словно заколдованные, сидят в темноте и не ложатся спать, покуда голос Анны Павловны не снимет с них чары.
А когда
ребенок вступит в отроческий возраст и
родителям покажется недосужно или затруднительно заниматься его воспитанием, то на место их появится разумная педагогика и напишет на порученной ей tabula rasa [дощечке (лат.).] своиписьмена.
Но когда
родители не любят друг друга, то это плохо отзывается на
детях.
У меня всегда была мучительная нелюбовь к сходству лиц, к сходству
детей и
родителей, братьев и сестер.
Трудно было этой бедноте выбиваться в люди. Большинство
дети неимущих
родителей — крестьяне, мещане, попавшие в Училище живописи только благодаря страстному влечению к искусству. Многие, окончив курс впроголодь, люди талантливые, должны были приискивать какое-нибудь другое занятие. Многие из них стали церковными художниками, работавшими по стенной живописи в церквах. Таков был С. И. Грибков, таков был Баженов, оба премированные при окончании, надежда училища. Много их было таких.
Обитатели «Шиповской крепости» делились на две категории: в одной — беглые крепостные, мелкие воры, нищие, сбежавшие от
родителей и хозяев
дети, ученики и скрывшиеся из малолетнего отделения тюремного замка, затем московские мещане и беспаспортные крестьяне из ближних деревень. Все это развеселый пьяный народ, ищущий здесь убежища от полиции.
На последней неделе Великого поста грудной
ребенок «покрикастее» ходил по четвертаку в день, а трехлеток — по гривеннику. Пятилетки бегали сами и приносили тятькам, мамкам, дяденькам и тетенькам «на пропой души» гривенник, а то и пятиалтынный. Чем больше становились
дети, тем больше с них требовали
родители и тем меньше им подавали прохожие.
Они становятся впереди гостей, а вслед за ними идут пары: сначала —
родители жениха и становятся по правую руку от жениха, потом —
родители невесты подходят к ним и становятся рядом с невестой, предварительно расцеловавшись с
детьми и между собой.
Оказалось, что это был тот же самый Балмашевский, но… возмутивший всех циркуляр он принялся применять не токмо за страх, но и за совесть: призывал
детей, опрашивал, записывал «число комнат и прислуги».
Дети уходили испуганные, со слезами и недобрыми предчувствиями, а за ними исполнительный директор стал призывать беднейших
родителей и на точном основании циркуляра убеждал их, что воспитывать
детей в гимназиях им трудно и нецелесообразно. По городу ходила его выразительная фраза...
— В писании сказано, что
родители наказываются в
детях до семьдесят седьмого колена… Это уже может показаться несправедливым, но… может быть, мы не понимаем… Все-таки бог милосерд.
Но «доля» так и не далась молодому землемеру.
Родители больше уже не встретились ни друг с другом, ни со своим
ребенком…
— Вот оно, чего ради жили, грешили, добро копили! Кабы не стыд, не срам, позвать бы полицию, а завтра к губернатору… Срамно! Какие же это
родители полицией
детей своих травят? Ну, значит, лежи, старик.
Дети, достигшие 17-летнего возраста, могут покидать место ссылки и возвращаться на родину без разрешения
родителей.] полученные 1 1/2 или 3 рубля тратятся по усмотрению отцов и матерей.
Дети, следующие за
родителями, получают одежду, обувь и кормовые деньги во всё продолжение пути.
Дело в том, что
дети и подростки в беднейших семьях получают от казны кормовые, которые выдаются только до 15 лет, и тут молодых людей и их
родителей простой расчет побуждает говорить неправду.
[Незаконнорожденные первой группы — это
дети каторжных женщин, рожденные большею частью после суда в тюрьмах; в семьях же, добровольно пришедших за супругами и
родителями, незаконнорожденных нет вовсе.]
Католики жаловались мне, что ксендз приезжает очень редко;
дети подолгу остаются некрещеными, и многие
родители, чтобы
ребенок не умер без крещения, обращаются к православному священнику.
По «Уставу о ссыльных», малолетние
дети, следующие в Сибирь при ссылаемых или же переселяемых туда
родителях, отправляются туда на подводах, причем одна подвода дается на пять душ; какие
дети в этом случае относятся к малолетним, в «Уставе» не сказано.